Через два месяца после появления этой статьи мальчика пригласили в церковь. Он в первый раз пошел на исповедь и рассказал все.
Священник был стариком с белыми волосами и лицом, состоящим из одних морщин. Глаза его на выдубленном солнцем лице удивляли блеском и быстротой. Они были голубыми, типично ирландскими. Когда мужчина зашел к нему во двор, священник сидел на веранде и пил чай. Рядом с ним стоял человек в костюме, прическа которого, разделенная пробором, напомнила мужчине фотографии 1890 годов.
Человек сказал:
– Я Хесус де ла Рей Муньос. Отец Гракон просил меня переводить, поскольку он не знает английского. Отец Гракон оказал моей семье услугу, которую я не вправе забывать, поэтому будьте уверены, что сказанное вами умрет во мне. Приемлемо ли это для вас?
– Да. – Он пожал руку Муньосу, а потом священнику. Тот спросил что-то по-испански и улыбнулся. Слева у него во рту оставалось только пять зубов, но улыбка была открытой и радостной.
– Он спрашивает, не хотите ли вы чаю? Это зеленый чай. Хорошо утоляет жажду.
– С удовольствием.
Благословив их, священник спросил:
– Это не ваш сын?
– Нет.
– Его исповедь была очень странной. Фактически я не слышал ничего подобного за все время, что я служу.
– Это меня не удивляет.
– Он плакал, – сказал отец Гракон, отпивая чай. – Страшный плач. Он исходил из самой глубины души. Могу я задать вам вопрос, который вызвала в моем сердце его исповедь?
– Нет, – сказал спокойно мужчина. – Не спрашивайте. Он говорил правду.
Гракон кивнул еще до того, как Муньос перевел эти слова, и лицо его словно окаменело. Он наклонился вперед, зажав ладони между коленями, и долго что-то говорил. Муньос внимательно слушал и, когда священник закончил, сказал:
– Он говорит, что в мире много странных вещей. Сорок лет назад крестьянин принес ему ящерицу, кричавшую женским голосом. Видел он и человека со стигматами, следами мучений Господа нашего, которые кровоточили в Страстную Пятницу. Он говорит: то, о чем он узнал, просто ужасно. Что это очень опасно для вас и для мальчика. Особенно для мальчика. Это просто гложет его. Он говорит…
Гракон опять сказал что-то.
– Он спрашивает, понимаете ли вы, что случилось в этом вашем Новом Иерусалиме?
– Джерусалемс-Лоте, – поправил мужчина. – Да. Я понимаю.
Гракон снова спросил.
– Он спрашивает, что вы собираетесь делать дальше.
Мужчина медленно покачал головой:
– Я не знаю.
Гракон еще что-то сказал.
– Он говорит, что будет молиться за вас.
Через неделю он проснулся в поту от ночного кошмара и позвал мальчика.
– Я возвращаюсь, – сказал он.
Мальчик побледнел. Это было заметно даже под слоем загара.
– Поедешь со мной? – спросил мужчина.
– Ты меня любишь?
– О Господи, конечно, да!
Мальчик заплакал, и мужчина обнял его за плечи.
Он не мог больше спать. Из темноты на него глядели лица, неясные, будто припорошенные снегом, и когда ветки деревьев задевали крышу, он подскакивал.
Джерусалемс-Лот.
Он прикрывал глаза рукой, и все возвращалось опять. Он почти видел прошлое сквозь ту же снежную пелену.
Салемс-Лот…
Ни один живой организм не в состоянии долго выносить абсолютную реальность и оставаться здоровым; даже птицы и кузнечики, по-видимому, иногда грезят. И Хилл-Хаус не был здоров, угрюмо возвышаясь на холме, от которого получил свое имя, темный и пустой, он стоял так восемьдесят лет и мог простоять еще восемьдесят. Стены его оставались прямыми, кладка – прочной, полы – крепкими, и двери были плотно закрыты; тишина стояла над его деревом и камнем, и то, что двигалось там, двигалось бесшумно.
Ширли Джексон.Призраки Хилл-Хауса
К тому времени, как Бен Мейрс добрался до Портленда, следуя по магистрали на север, он начал чувствовать не очень приятное волнение. Это было 5 сентября 1975 года, при последнем параде уходящего лета. Деревья ярко зеленели, небо было высоким и чистым, и сразу за Фалмутом он встретил двух ребятишек, идущих по обочине с рыбацкими удочками на плечах.
Он свернул с магистрали, сбавив скорость до положенного предела, и попытался рассмотреть что-нибудь запечатлевшееся в его памяти. Сперва ничего не было видно, и он попытался объяснить это себе: «Тебе же было всего семь лет. Двадцать пять лет утекло с тех пор. Места изменились. Как и люди».
Тогда дороги 295 еще не было. Если вы хотели добраться до Портленда из Лота, нужно было ехать по дороге 12 до Фалмута и там свернуть на первое шоссе. Времени уходило куда больше.
«Прекрати эту чепуху».
Но прекратить было трудно. Трудно прекратить, когда…
Большой мотоцикл БСА заревел сзади и промчался совсем рядом. На нем сидели парень и девушка в красном жакете и громадных зеркальных очках, обнявшая парня сзади. Бен инстинктивно надавил на тормоз и обеими руками нажал на клаксон. Мотоцикл унесся вперед в облаке сизого дыма, а девица, обернувшись, показала Бену средний палец.
Он сбавил скорость, чтобы закурить. Руки заметно тряслись. Мотоцикл уже почти скрылся из виду. Дети. Чертовы дети. Опять начали приходить на память какие-то воспоминания, но он отогнал их прочь. Уже два года он не садился на мотоцикл и не желал когда-нибудь еще делать это Краем глаза он заметил слева что-то ярко-красное и, повернув голову, почувствовал радость узнавания. На вершине холма, у подножия которого расстилались поля клевера и тимофеевки, возвышался большой красный сарай под белой крышей – даже с такого расстояния он мог видеть на ней солнечные блики. Он был здесь тогда и все еще стоял. Точно такой же. Может, это было к лучшему. Скоро сарай скрылся за деревьями.
Когда он доехал до Камберленда, знакомых вещей стало появляться все больше. Он переехал через Ройял-ривер, где они мальчишками удили щук. Между деревьями промелькнул городок Камберленд с его приземистой водонапорной башней, на которой было выведено краской: «Сохраним Мэн зеленым!» Тетя Синди всегда говорила, что ниже стоило подписать: «Гони монету!»
Все было до боли знакомым, и он стал озираться, ища знак. Тот отсвечивал зеленым уже через пять миль:
ДОРОГА 12 ДЖЕРУСАЛЕМС-ЛОТ
КАМБЕРЛЕНД КАМБЕРЛЕНД-ЦЕНТР
Внезапная темнота навалилась на его сознание, гася радостные мысли, словно огонь песком. Это ощущение возникало не впервые; все началось с тех пор, как (тут в мыслях всплыло имя Миранды, но он отогнал его прочь) случилась беда, и он не позволял себе думать об этом, но оно приходило снова и снова, вторгаясь с пугающей силой.
Зачем все-таки он возвращался в город, где провел четыре года своего детства, пытаясь вернуть что-то, ушедшее безвозвратно? Какого волшебства он ожидал от тропок, по которым ходил мальчишкой и которые теперь, наверное, были заасфальтированы, выпрямлены и забросаны туристскими жестянками из-под пива? Магия кончилась, и черная, и белая. Все кончилось в тот вечер, когда мотоцикл потерял управление и врезался в желтый фургон, и были скрежет и крик Миранды, внезапно оборвавшийся, когда…
Он проехал правый поворот и в какой-то миг едва не свернул направо, чтобы доехать до Чемберлена или Льюистона, пообедать там, а потом развернуться и поехать назад. Но куда «назад»? Домой? Смешно. Если у него и был дом, то он был здесь. Хотя он был здесь всего четыре года, но это был он.
Он просигналил и притормозил у ограждения. За поворотом, там, где он соединялся с дорогой 12 (которая ближе к городу переходила в Джойнтнер-авеню), он что-то увидел на горизонте; что-то, заставившее его обеи ми ногами надавить на тормоз. «Ситроен» вздрогнул и остановился.
Деревья, в основном сосны и ели, подымались к востоку на холм, почти заслоняя обзор. Города отсюда не было видно. Одни деревья, и там, где они расступались, – высокая двускатная крыша дома Марстенов.
Он смотрел на нее зачарованный. На его лице отразился целый калейдоскоп сменяющихся чувств.
– Все еще стоит, – пробормотал он. – О Господи!
Он взглянул на свои руки. Они покрылись гусиной кожей.